Сосед мой Вовка

Вовка не нравился мне никогда.
Рожденный немолодой четой, уже и не надеющейся
когда-либо познать радости отцовства-материнства,
он был не просто любим, он был обожаем, боготворим даже.
Время было голодноватое, послевоенное, и я еще помню сосущее чувство голода.
Есть хотелось постоянно. Хотелось не абы чего-то, а хоть чего-нибудь.
Зажевать, так сказать, заглушить это урчание так некстати раздававшееся в пустом животе.
Из живота Вовки таких звуков никогда не исходило.
Выходил он во двор с масляными глазками и с губами пухлыми и влажными, со ртом, вечно что-то дожевывающим.
Кусков во двор он не выносил никогда.
Жадный был до невозможности. Всё боялся, что кто-нибудь откусить попросит или просто вырвет добычу из рук, не спрашивая разрешения хозяина.
Рисковать Вовка не любил.
Все отчаянные игры игрались без него, но азартен был всё-таки.
Был!
Играл с малышней, и если удавалось выиграть, тут же уходил, унося выигранное.
Вечно прятал что-то в круглые банки из-под леденцов,
предмет зависти небогатых обитателей нашего двора.
Однажды я был удостоен: увидел содержимое такой банки.
Много бы отдал я тогда за обладание подобным "богаче-
ством".
Были там фантики от конфет "Мишка" и "Красная шапочка", "Белочек" и "Грильяжа", были, сложенные аккуратными квадратиками, пустые пачки из-под импортных сигарет.
Названия были незнакомые, но веяло от всего этого какими-то немыслимыми запахами. Дальними странами и, непременно, пиастрами.
Однажды Вовку позвали есть, и я умолил его оставить
вожделенную коробку мне. Только на время его отсутствия. Не более.
Вовка поколебался. Но, так как я обещал дать ему списать
работу по арифметике, согласился.
Я рассматривал эти удивительные картинки, эти обертки,
из которых уже ушла жизнь, но оставила свой таинственный след.
Подошли ребята, и я понял, что коробку лучше вернуть владельцу - неровен час, отнимут.
Я позвонил в Вовкину квартиру. Открыла соседка и я прошел в недра коммуналки.
Постучав в Вовкину комнату и, услышав утвердительный
ответ, вошел и увидел картину, которую не забуду до самой смерти.
Вовка сидел за столом и ел из консервной банки почки.
Его родители сидели рядом и...ждали, когда насытившееся
чадо, оставит им что-то, что и составит их трапезу.
Я отдал банку с фантиками и ушел.
Я никогда больше не переступал порога Вовкиной квартиры...
Мы выросли.
Девчонки нашего двора заневестились, а мы стали, вроде как,
женихами.
Романы крутили все.
Серьезные и не очень.
Влюблялись, расставались.
Уходили в Армию.
Возвращались, и начинали заглядываться на подросших соседок, зачастую, младших сестричек недождавшихся невест.
А вот Вовке с девушками не везло.
Влюбился он страстно.
Его родители прописали девушку с периферии на своей московской площади. Но, закончив институт, девушка благополучно
вышла замуж.
Не за Вовку.
Институт Вовка закончил благополучно.
Работал инженером где-то. На работу и с работиы ездил на
такси. Обедал в дорогих ресторанах.
Накопленное добро родителей продавалось. Иногда задешево.
Продавались и книги, страстно любимые Вовкой и с младых ногтей собираемые им.
Цены на книжечки тогда "играли".
Отец Вовки умер, мать пораженная неизлечимой болезнью осталась на его руках.
Вовка женился.
Он пошел в общагу мединститута и просто кинул клич:
девчонки, кто пойдет за меня замуж.
Пошла Валька.
Сразу, не раздумывая.
Была она добрая, разбитная, как говорили, шлюшистая, деваха,
откуда-то из сибирской глубинки.
И поселилась она у Вовки. За матерью его ухаживала. Родила
сына.
Но шлюха была действительно та еще. И выпить любила изрядно.
Уже на свадьбе Вовка снимал ее с чьих-то колен.
Беспутная Валька институт закончила. Стала работать врачом,
но пить не перестала, и однажды переборщив с валокордином,
умерла.
Мальчика забрали родители Вальки.
Вскоре умерла и тетя Сима. Мать Вовки.
Вовка к питию тоже пристрастился.
Как вспомню, так страшно становится.
Всё у него было шиворот-навыворот.
То он вдруг решил стать артистом оперетты.
Ну решил - так и становить.
Нет ведь!
Разговоры пустые, вечные просьбы послушать, как он выпевает
очередную выученную арию.
И всё в никуда.
И девушки, еще до женитьбы на Вальке, у него возникали
приличные.
Но, было, было в нем что-то, отталкивающее. Немужское
какое-то.
Видел я раз его в театре.
Сидел сзади, черезе два ряда от него и видел всё
происходящее, как на ладони.
Вовка волновался. Взмок весь.
Смотрелось это не комично. Трагично, скорее.
Красивая его спутница ощущала явный дискомфорт.
Я видел, как он трясущимися от волнения руками достал плитку
шоколада.
Плитку он удосужился положить в задний карман брюк.
Липкий от пота Вовка, липкая от тепла его тела птитка
шоколада. Обалдевшая от всего этого девушка.
Во втором акте места их пустовали.
Вот так всё оно и шло...
А потом умер и сам Вовка.
Допился, как говорят, до чертей и умер в своей опустевшей
квартире совсем один.
Был он на больничном и хватились его не сразу.
Да и кому надо-то было?
Чуть ли не месяц пролежало Вовкино тело на кровати в душной
комнате.
Страшно произносить такие слова, но досужие соседким
говорили, что тело бедного Вовки соскребали и в целлофановые пакеты
складывали.
Всё может быть.
Кому счатье, кому - два, а кому целлофановые пакеты.
До кучи...