|
|
Маленькому Ростиславу
позволялось сидеть у моих
колен и держать меня за руку.
Он сидел на полу, а я лежала на
диване, на высоко поднятых
подушках - болело сердце.
Иногда я протягивала руку и
гладила его затылок.
Волосы были такие мягкие.
Я чувствовала, как напрягается его шея, как хочет он повернуться.
Но я удерживала его голову в прежнем положении.
Мне было просто хорошо и спокойно с этим ребенком. Нравилось слушать его
еще неумелые, но такие ласковые слова. Нравилось стоять с ним у окна и
смотреть на падающий снег. Так хотелось, чтобы всё было так же чисто, как это
кружевное чудо природы.
А потом мы поехали в Венецию...
Я согласилась на столь рискованное предприятие с одним условием - ты будешь
мужчиной в этой поездке, а не я. И даже, если мы будем опаздывать на самолет -
я и бровью не поведу. Всё сам.
Билеты, багаж, объяснения с итальянцами на английском или итальянском - всё
сам.
Я всё сделаю - сказал мальчик, даже невозможное.
Мы будем жить в одном номере!
Нет, только не это, взмолилась я.
Я представила себе, как мне будет трудно поддерживать форму, находясь всё
время в поле зрения столь юного существа, которое даже не догадывается
обо всех дамских ухищрениях и уловках, без которых просто невозможно быть
красивой. Я представила себя без лёгкого макияжа, с бигуди на голове, мне
стало смешно и грустно.
Уже невозможно просто быть только самой собой. Нужно быть в образе.
В образе, избранном раз и навсегда, в образе, который ему так нравится...
Мы в Венеции.
У нас такой чудный номер. Комната заканчивается эркером со стеклянной крышей.
В эркере столик и два плетеных кресла.
Мы сидим и пьем "Къянти", источает аромат дыня.
Осень...
По стеклу крыши стучат ветки дерева, уже убранные в желтые листья...
Близится ночь...
Наша первая венецианская ночь...
Я так устала, что мне уже с трудом удается улыбаться. И я говорю мальчику -
пора ложиться спать.
Вижу, как испуганно метнулись его зрачки.
Ему страшно.
Он так много уже взял на себя, но предстоит взять еще более.
Так думает мой маленький друг.
О, как он ошибается!
Я прошу отнести меня на постель, а потом...прошу взять камеру и сделать для
меня фильм о ночной Венеции.
Прошу заснять рассвет, голубей, важно вышагивающих по площади Святого
Марка.
Я удаляю его от себя.
Удаляю на всю ночь.
Я остаюсь одна.
Нет, я остаюсь не одна - со мной остается мое больное, очень больное сердце.
Я не хочу, чтобы мальчик видел меня дрожащую в ознобе, со слипшимися
волосами, дышащую со свистом.
Это зрелище не для детей.
Он что-то чувствует, колеблется, но я закрываю глаза и делаю вид, что засыпаю.
Мальчик уходит.
Он идет по Венеции упругим шагом, иногда почти бежит, его манят колокола Сан
Марко.
А я, превозмогая боль, спускаюсь вниз и, на ломаном английском, прошу: "The
room for my friend" - комнату для моего друга.
Пожилой, усталый итальянец смотрит на меня с жалостью и пониманием.
Он спрашивает - мадам нужен врач?
Я отрицательно качаю головой и возвращаюсь к себе.
Я уже знаю, что благополучно переживу эту ночь и завтра буду очень
красива.
Красива той красотой, которой ранят нас чуть тронутые первыми заморозками
розы.
Мы с тобою, как в пустыне...
На столе лежала дыня,
источая аромат...
Постучал осенний сад
веткой желтою в окошко.
Посидим еще немножко?
Как я счастлив, как я рад,
оказавшись в этой сказке.
Пять гондол стояли в связке
на приколе у окна...
Нам нужна всего одна,
с бархатным сиденьем красным.
Не тяни меня так властно.
Я устала. Посмотри.
Слёзы светлые сотри
со щеки моей солёной.
И иди, себе, влюблённый
в воплощенную мечту...
Я молитвы перечту,
возвращенья ожидая...
А над площадью, играя,
запоют колокола...
Слышны крики: "ГондолА!",
в плоских шляпах гондольеров...
Ну, давай, иди, к барьеру!!!
Ночь сомкнула два крыла
над Дворцом прекрасным дожей...
Да, иди ты, Правый Боже!
Ночь в Венеции мала...
А над Сан Марко плывёт дивный колокольный звон...
Назад
|