По Арбату шёл табунок кришнаитов.
В своих розовожёлтых одеждах, с бритыми головами и
маленькими косками на затылках, они напоминали инопланетян.
Позвякивая бубнами, приплясывая, и распевая "Хари,
Кришна!", они дефилировали среди гуляющей толпы, приветливо
и зазывно улыбаясь.
Я заметила, что кое-кто из публики уже подёргивает плечиком
в такт "инопланетным" тамбуринам, да и сама я,
что греха таить, еле сдерживалась, чтобы не пуститься с
притопами и прихлопами за этой развесёлой компанией.
Но я была не одна, и (декорум!) положение обязывало!
А к чему оно обязывало, это положение?
К чинному променаду?
Но сердце просило большего.
Хотелось (уметь бы!) пройтись колесом, запеть громко,
вголос, ничего не боясь и ничего не стесняясь.
Я так любила жизнь, во всех её проявлениях, и так хотела
жить.
Но этот, будь он неладен, декорум, связывал меня по рукам и ногам.
Связывал меня статус замужней дамы.
Мой спутник не признавал вольностей.
Всё должно быть чинно и более чем благородно.
Однажды, здесь же на Арбате, в самом начале перестройки,
когда так пахло весной, круглый год пахло, и люди ошалевшие от этого
весеннего настроения, ликовали и не могли
удержаться от из ряда вон выходящих поступков, мы набрели на
"бродячих артистов".
Деньги собирались в "шапку" и начиналось действо.
Публика почтеннейшая стояла кружком, и чтобы второй ряд
мог видеть представление во всей красе и прелести, первый
ряд усадили прямо на землю, на теплые арбатские камни.
Я плюхнулась на древнюю мостовую с упоением, а потом
всю дорогу домой выслушивала нравоучения моего спутника
о, чуть ли не идиотизме такого поступка, и шла, глотая злые слёзы.
Настроение было безнадежно и надолго испорчено.
Шло время.
И однажды я проснулась и поняла - если не изменю что-то в
своей жизни, то просто задохнусь, погибну.
Ну, сколько мне еще осталось?
Лет десять? Пять?
Да хоть год, подумала я, да мой будет!
Я надела старые джинсы, растянутый, дачный свитер, голову
украсила банданой, и вышла из дома.
Одна!
Я ехала на Арбат.
Оказалось, что будни здесь ничем не отличаются от праздников.
В переходе немолодые музыканты исполняли душещипательные мелодии.
Я постояла, и с удовольствием послушала, подпевая тихонько.
Слова-то были знакомы мне.
Это были песенки нашего поколения.
А на Арбате танцевали мальчишки.
Это уже был их танец, это был "брейк".
Как я любила "брейк"!"
"Нижний брейк" приводил меня в восторг и трепет.
Мальчишка в кепке стоял на голове, и выделывал руками и
ногами немыслимые выкрутасы.
Его тело сворачивалось штопором, и благополучно разворачивалось.
Я прилегла рядом и заглянула в его глаза - мне так этого хотелось.
Хотелось этой сопричастности.
С "брейком".
Мальчишка умудрился подмигнуть мне и показать язык.
Я была в полном восторге. Я была счастлива.
Впервые за долгие годы, я чувствовала себя частью веселой
массы, а не куском гордого одиночества.
Я купила какой-то пирог и с удовольствием сжевала его.
Домой я вернулась вовремя.
Успела переодеться, но что-то в моём облике и поведении
неуловимо изменилось.
Меня не "цепляли", не учили жить, но мне казалось, что, если
и будут, то мне будет по барабану.
Это выражение я тоже услышала там, на Арбате.
Я стала ездить на Арбат, стала посещать какие-то нелепые
вернисажи, и оказалось, что они вовсе не нелепые, а наполненные
глубоким смыслом, не всем понятным, но от этого не делающимся
менее прекрасным.
Этот смысл был везде.
Потом я позировала молоденькой художнице, совсем еще девочке.
Она писала мой портрет, а я потихонечку рассказывала ей историю
своих "арбатских похождений".
Через час портрет был готов, и я увидела не себя, я увидела
Валькирию.
С большого листа плотной бумаги на меня смотрели глаза
решительной, смелой женщины, с развевающимися волосами, в домотканой
одежде и рябиновых бусах.
Я дарю вам этот портрет, сказала девочка.
Я приняла подарок.
Легко.
На следующий день я поехала в художественный салон, и купила
холщевое платье, так похожее на то, в которое "одела" меня
маленькая художница, и коралловые, "рябиновые" бусы.
И однажды, в воскресенье, мы поехали на Арбат вдвоем.
Я надела платье Валькирии, бусы и легкие сандалии. Взяла
Холщевую сумку.
На меня покосились, но промолчали.
На Арбате бушевал праздник.
Играли маленькие оркестрики, танцевала молодежь, показывали
Фокусы какие-то бедолаги, играла на скрипке маленькая девочка.
Она играла всегда одно и то же - "И мой сурок со мною".
Я знала её.
А среди художников я заметила свою маленькую подругу.
Она писала портрет с кого-то, и не могла меня видеть, но я
Была уверена, она бы одобрила всё!
Всё, что на мне, и всё, что во мне!
И тут я услышала звуки, которых так ждала - это были звуки
Индийских бубнов, и услышала призывное - "Хари, Кришна, хари, хари"...
Я рванулась сквозь арбатскую толпу на эти звуки, и вскоре
присоединилась к поющим и танцующим "инопланетянам".
Домой мы ехали молча.
Мне было всё равно, что мне скажут, как посмотрят.
Но...
Произошло то, чего я меньше всего ожидала.
У двери нашей квартиры мой спутник взял меня на руки и
перенес через порог.
Дома, отключил телефон.
Снял с моих усталых ног сандалии, и омыл ноги мои прохладной водой.
А потом, подарил мне такую ночь любви, какой у нас никогда не было.
Даже на "заре туманной юности"...
НАЗАД
|