Хроники Вороньей слободки

Мальчик смотрелся шестилетним, хотя вся улица знала,
ему нет и трех.
Ровная чёлка белокурых волос закрывала лоб, а длинные
темные ресницы - полщеки.
Детская шейка выступала из ворота матросского костюм-
чика. Парадного.
Люди искали глазами мать мальчика, и не сразу узнавали
в стоящей у гроба седой старухе прелестную темноволосую
Валечку.
Отца мальчика никто не видел уже три дня.
Все хлопоты взяли на себя родственники и соседи.
Улица жила своей жизнью, с почти родственными связями
и взаимоотношениями.
Чего здесь только не было.
Каких секретов Полишинеля.
О скелетах в шкафу никто и не помышлял. Всё было навиду.
всё в одной куче, в одном котле.
Самым заметным явлением на улице были пришлые женихи.
Кумушки собирались у колонки, единственной на весь квартал
и обсуждали пришлеца.
Да, так получалось, что ровесники уходили в Армию, на долгих
три года, а кому "посчастливилось" попасть на флот, то и на
че тыре.
Сначала переписывались, а потом бурная река писем мелела,
превращаясь в ручеек и постепенно иссякала совсем.
И на улице появлялся чужак.
Матери, ушедших в Армию ребят, старались пореже ходить за
водой в такие моменты. Язычки соседок бередили душу. Подливали
масла в огонь. Сыпали соль на раны.
Хотелось пойти к "неверной" девушке, оттаскать за косы, призвать к порядку.
Некоторые и ходили.
Но...что поделаешь, молодость брала свое.
Игралась свадьба, и в положенной срок кумушки начинали
приста-
льней разглядывать талию девушки.
И если фигура оставалась всё такой же тонкой, начинался
новый ви-
ток пересудов.
Надо же, не рожает. Вот беда-то.
Находились слова и для тех, кто рожал.
Надо же, вот крольчиха-то. Не успел отгреметь вальс
Мендельсона,
а она уж на сносях. Хорошо, что мой Ванечка (или Петечка) на
ней не женился. Вон она какая оказывается.
Всё, всё было на нашей тихой, утопавшей в зелени улице.
Порядок наводил дядя Ваня.
Был он милиционером. Пострадав от "бандитской пули", имел
дядя Ваня третью губу.
Ну да, нижняя губа была так нескладно сшита, что казалось,
будто и не сшита вовсе. И прилипло к дяде Ване навечно прозвище
"трёхгубый".
И фамилия у дяди Вани была такая некрасивая.
Да ладно, у него!
Подрастала дочь. Танечка.
Красивая, высокая девочка, сплошь усеянная темными веснушками.
Это сейчас я понимаю, что Танечка была красивой, а тогда, за
этими ее веснушками просто ничего нельзя было разглядеть.
И стала Танечка Танькой Рябой.
Жила семья дяди Вани в крошечном домике, об одной комнатке.
Как они там все умещались непонятно.
Кроме родителей Танечки в этой комнатке ютилась еще и
старенькая мама дяди Вани.
Она разводила кур во дворе. Куры эти почему-то постоянно
болели, и я частенько наблюдала, как баба Поля лечит их, вливая в
куриный "рот" какой-то отвар из красивой синей рюмки.
Как мне нравилась эта рюмка. Я бы и сейчас нашла ей почётное
место в своей забитой посудой горке.
Рядом с дядей Ваней жила семья Собакиных.
Бабка Собакиных, по слухам, была колдуньей.
Она была дородной, краснолицей, с маленьким, пуговкой,
носиком, торчащим из толстых щек.
Муж ее, дедушка Егор, отлучённый от тела и вообще ото всего,
кажется, чинил обувь всей улице.
Тем и жил.
Занимал деньги иногда, но отдавал точно в срок. Поэтому не
было на улице человека, который бы не выручил его в трудную минуту.
Нет, был, был такой человек.
Этим человеком была моя бабка.
Так вот.
У четы Собакиных было двое детей. Сын и дочь.
Сын женился на красивой женщине. Она напоминала Катерину из
"Грозы". Статная. Красивая. Неулыбчивая. И он напоминал мужа
Катерины.
Слабого, безвольного.
Как они жили никто не знал.
Всё молчком.
А потом вышла замуж младшая дочь Собакиных.
За спортсмена. Пришлого.
И однажды тихую и гордую "Катерину" застали в его постели.
Чудны дела твои, Господи.
Ой, страшно вспомнить: чего только не было в нашей "Вороньей
слободке".
И кто только в ней не жил.
Какие драмы разыгрывались здесь.
Как страшно было проходить мимо небольшого дома в конце
улицы, где по слухам, мать зарубила топором всю семью
разожгла костер посреди комнаты, а сама повесилась.
Как страшно было видеть сошедшую с ума тетю Надю.
Эта женщина, такая милая и тихая ходила зимой в красивой
беличьей шубке.
А однажды она вышла в этой шубке на улицу...летом. В шубке
и...босиком.
Жила на нашей улице и девушка спину которой уродовал горб.
И странная чета нашла приют в "слободке" - худая женщина,
неопределенного возраста, вечно в чёрном и ее муж, рыхлый мужчина
с пухлой грудью и безволосым лицом.
Я слышала некое слово, значения которого не понимала тогда,
а сейчас не могу вспомнить, кому оно адресовалось - ему или ей.
Ему, судя по груди и безволосости.
Так странно и смешно сейчас вспоминать некоторые интимнейшие
подробности жизни улицы.
Звездой улицы была Аллочка. Она закончила школу и поступила
в ИНЯЗ.
Была она модницей необыкновенной.
Все знали, что блузка Аллочки сшита из шарфа и, в принципе,
это лишь рукава и воротник. Но об этом благополучно забывали, и
Аллочка продолжала удивлять туалетами.
Жила на нашей улице семья с удивительной фамилией Сирота.
Близнецы Анечка и Танечка стали моими школьными подругами.
Но это потом. Позже.
А сейчас мы еще играем в дочки-матери. Мне и моей двоюродной
сестре,Наташке, достаются неблагодарные роли детей.
Её хоть в мальчика переодевают, а я изображаю грудничка и
часами лежу в выдвинутом ящике комода, числящимся колыбелью.
Отца изображает моя старшая сестрица, а жену - соседская
Лидка. Вредная девчонка с вечно грязными бретельками от
бюстгальтера.
Моя сестрица называла себя Аароном.
Это был обалденный мужик.
Высокий. Статный.
Он носил зимой чёрное кожаное пальто и пыжиковую шапку.
Всё в нем приводило в трепет женское население "слободки" -
имя, завидная внешность и нестандартная одежда. Ибо времена
были такие, что кожаное пальто и пыжиковая шапка не могли быть
обычными предметами гардероба каждого мужчины на улице.
Наша семья жила в "слободке" не изначально.
Потесненная "гегемоном" из "тихого центра", где занимала
целый этаж прелестного двухэтажного особнячка, рассчитанного
на две семьи, семья
арендовала землю в "слободке", и дед "построился".
Дом наш был лучшим на улице.
Обнесенный высоким забором, украшением которого были высокие
ворота с дубовой калиткой.
А калитку, подобно мезузе, украшал...звонок.
Мы рвались в соседние дворы, играть с соседскими детьми, но
частенько возвращались домой в слезах - злая тетя Дуся кричала:
идите к себе, сами-то никого к себе за забор не пускаете, вот и идите отцеда.
Мы уходили, а потом возвращались вновь.
И "злая" тетя Дуся обшивала нас - девчонок "слободки",
варганя на старенькой машинке немыслимые туалеты из ситчика.
Много народа жило на нашей крошечной улице. Где мы все там
умещались-то? Непонятно.
И всякое было там.
И плохое и хорошее.
Жители "Вороньей слободки"...
Кого я забыла, не осудит.
...А маленький белокурый принц прощался с солнечными лучами.
Прощался навсегда.
Жизнь семьи в прекрасном доме за высоким глухим забором,
лучшем в слободке не уберегла ребенка от случайной гибели.
И проходят перед моим мысленным взором, как тени, обитатели
нашей тихой улицы.
Такие разные, но умеющие объединяться перед лицом общей
беды.
Люди из моего далекого детства.